Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
Агнес торжествующе вздернула острый подбородок. О Триполи, тебе еще придется считаться с Куртене!
Онфруа мрачно предупредил:
– Попомните мое слово: Шатильон стакнется с ними, и они станут еще непокорнее.
Магистр тамплиеров в ответ только плечами пожал. Король слушал терпеливо и внимательно, только то и дело промокал глазницы влажной тряпицей. Его величество почти утерял возможность моргать, и оттого ему сильно досаждала сухость в глазах, но Гильом Тирский взрастил юношу на примерах короля Артура, Шарлеманя и Готфрида Бульонского и был уверен, что даже полуслепыми очами монарх прекрасно разберет, в чем состоит его долг помазанника, суверена и христианина.
Граф Триполийский потерянно оглядел баронов, воскликнул в отчаянии:
– Вы ждете свежего ветра, но дайте волю этому урагану – и он сметет нас!
Агнес вцепилась коготками в ручки кресла, вытянула тощую шею, прошипела:
– Как же вы боитесь его, если берете на себя право не давать ему этой воли!
Сен-Жиль только зубами скрипнул. Он пытался охранить Утремер от напасти, которую эти недалекие люди собирались выпустить на свободу, а они опасались его, регента, не перестававшего днем и ночью изыскивать способы защиты королевства!
Гильом засунул руки поглубже в рукава, мартовский день был прохладен, и прелат зябнул. Сен-Жиль был правильным человеком на правильном месте, он способствовал избранию его, архидиакона Гильома, на престол архиепископа Тира, но графу никогда не удастся увлечь за собой людей, которых он неприкрыто презирает. И конечно опасения графа Триполийского напрасны: на что мог сгодиться давно одряхлевший физически и сломленный душевно человек, отсидевший треть своего века в подземелье? Его освобождение – вопрос цены милосердия, не государственной безопасности.
Прокаженный венценосец стиснул левую покорную руку в кулак. Силы духа Бодуэну IV было не занимать, но что в том толку, если его не слушалось тело! Он тоже, как Шатильон, находился в заключении и потому сострадал узнику. Король принял решение. С трудом, глухим голосом, но с необычной для столь юного правителя уверенностью, молвил:
– Мессиры, никто не знает, окажется ли Рейнальд де Шатильон благом или проклятием. Может, он и впрямь давно сломленный и выживший из ума старик. Но у нас нет выбора. Наш рыцарь и вассал томится в заточении дольше, чем я живу на этом свете. Это значит, что все эти годы вместе с ним томится наша честь. – Помазанник с трудом сглотнул, глянул на мать, Агнес ласково улыбнулась сыну. Юноша перевел дыхание и продолжил: – Если наконец-то нам предоставилась возможность освободить страдальца, мы это сделаем любой ценой, иначе нашему королевству не снискать милости Господа. Нам требуется чудо, а мы не будем достойны спасения, если покинем мученика.
Обратил покрасневшие, воспаленные глаза на наставника, и Гильом не выдержал, скрывая выступившие слезы, одобрительно кивнул возлюбленному воспитаннику. Никому на свете так не требовалось чудо, как венценосцу ценнейшего в мире государства. Да и чего стоит жизнь, которую проживают одним умом?
Триполи раздраженно плюхнулся на скамью, он снимал с себя всю ответственность за решение, в котором видел больше христианской праведности, нежели государственного смысла:
– Ваше величество, вашими добрыми намерениями вы мостите себе дорогу в рай, а Утремеру – в небытие.
* * *
Жослен III де Куртене задрал бледное лицо к солнцу, расстегнул сюрко и шемизу. Его величество тоже хотел бы ощутить майские ласковые лучи, но что толку подставлять теплу и свету ничего не чувствующую, покрытую белесыми чешуйчатыми пятнами кожу? Рейнальд де Шатильон от табурета отказался: скрестив ноги, устроился на траве в тени апельсиновых и гранатовых деревьев. С высоты кресла король видел его круглую темную макушку с заплатами седины и крепкую шею с врезавшимся воротом белой хлопковой галлабии. Таинственный Бринс Арнат оказался вовсе не измученным старцем-доходягой, а могучим, как дуб, мужчиной. Рукава арабского одеяния Рено засучил по локоть, на неожиданно изящном левом запястье мускулистой руки болтался серебряный браслет.
Король сказал:
– Граф Триполийский считает, что спасение королевства – в мире с султаном. Граф утверждает, что только глупец развяжет войну с противником, который настолько сильнее нас.
Рено вскинул голову, со смуглого лица обожгли глаза, светлые, словно добела раскаленное железо:
– Граф, конечно, умен, но совершает ошибку многих умников – недооценивает остальных людей. Он, видно, держит Саладина за глупца, если думает, что Айюбид, который настолько сильнее нас, будет хранить с нами мир. – Шатильон сцепил руки так, что побелели суставы: – Саладин добивался перемирия, чтобы мы не мешали ему завершить покорение Сирии. Как только он завоюет Алеппо и покончит с ассасинами, он примется за нас.
Дядя Жослен одевался как все латиняне – в брэ и сюрко, сидел на скамье, а не на земле, и там, где Шатильон раскалялся как железо в горне, Куртене только пальцами хрустел:
– Сир, этот низкорожденный курд, конечно, вовсе не зерцало рыцарских добродетелей, каким его вообразил Онфруа де Торон. Саладин, не задумываясь, убирает каждого, кто ему мешает, он и сдавшихся под его слово пленных казнил, и восставших в Египте шиитов распял, и наши владения разоряет безжалостно, но он сумел убедить магометан, что во всем, что касается джихада, он такой же чистой пробы, как его египетское золото: он, действительно, бессребреник, не имеет ни пороков, ни слабостей, все доходы тратит на войну, отдает ей все силы и время, живет в походном шатре, даже хадж откладывает. К тому же он невероятно щедр и милостив со своими сторонниками, и это увеличивает их число каждый день. Нам куда лучше было бы иметь дело с жестоким и алчным врагом, вроде Кровавого Имадеддина. Магометане уверены, что безупречный Саладин сумеет отвоевать Палестину, поэтому его власть прочна. Даже ассасины не посмеют расправиться с тем, на кого возложены надежды всего исламского мира. Он молод, и он тут надолго.
Шатильон с силой жеребца втянул в себя воздух:
– Что мы можем предложить ему за мир? Иерусалим со святыми местами? Меньше, чем всё, предводитель джихада не возьмет. Прочный мир между нами невозможен. Либо сарацины опрокинут нас в море, либо мы изгоним их в пустыню.
– Но перемирие возможно, – указал Бодуэн, пытаясь принять правильное решение, – а за несколько лет многое может случиться: я намереваюсь выдать принцессу Сибиллу за Гильома де Монферрата, он кузен императора Священной Римской империи и французского государя и недаром прозван Длинным мечом. Это обеспечит королевству достойного преемника, – Бодуэн сказал это просто, без горечи.
Жослен был спокоен, как вода в глубоком омуте, а Шатильон кипел, как горный поток на камнях, но одна и та же вода и тут и там, и одно и то же думали оба.
– Сир, перемирие позволит Саладину окончательно завладеть всей Сирией. Мы втридорога покупаем время, которое разумно использует только враг.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 97
